Неточные совпадения
Родители были дворяне, но столбовые или
личные —
Бог ведает; лицом он на них не походил: по крайней мере, родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина, которых обыкновенно называют пигалицами, взявши в руки ребенка, вскрикнула: «Совсем вышел не такой, как я думала!
— Томилин инстинктом своим в
бога уперся, ну — он трус, рыжий боров. А я как-то задумался: по каким мотивам действую? Оказалось — по мотивам
личной обиды на судьбу да — по молодечеству. Есть такая теорийка: театр для себя, вот я, должно быть, и разыгрывал сам себя пред собою. Скучно. И — безответственно.
Если мы говорим в противоположность пантеистическому монизму, что
Бог есть личность, то понимать это нужно совсем не в ограниченном и природно-человеческом смысле конкретного образа, с которым возможно для нас
личное общение.
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все
личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
Я ходил взад и вперед по улице, порой останавливаясь и подняв глаза кверху, молился, стараясь горячим сознанием «
личного обращения» к
богу пробить мутный полог оттепельного зимнего неба.
Это совершенно та же проблема о конфликте частного,
личного с общим, универсальным, то же возвращение билета
Богу.
Мне посчастливилось приблизительно около 10-го года этого столетия прийти в
личное соприкосновение с бродячей Русью, ищущей
Бога и Божьей правды.
В личности, в
личном сознании, которое для него есть животное сознание, он видит величайшее препятствие для осуществления совершенной жизни, для соединения с
Богом.
Нет почти никакой разницы в практической жизни,
личной и общественной, между человеком, верующим в
Бога и не верующим в
Бога.
За свою
личную «совратимость» я, конечно, не боялся — слава
богу, не маленький! — но опасался, как бы начальство, по доведении о сем до сведения, не огорчилось.
Теперь, когда уровень требований значительно понизился, мы говорим: «Нам хоть бы Гизо — и то слава
богу!», но тогда и Луи-Филипп, и Гизо, и Дюшатель, и Тьер — все это были как бы
личные враги (право, даже более опасные, нежели Л. В. Дубельт), успех которых огорчал, неуспех — радовал.
— Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю, хотя бы и с целью «узнать
личным опытом» и т. д. — в этом, ей-богу, есть как будто какая-то великодушная твердость… Да как же вы оттуда выбрались?
Человек божеского жизнепонимания признает жизнь уже не в своей личности и не в совокупности личностей (в семье, роде, народе, отечестве или государстве), а в источнике вечной, неумирающей жизни — в
боге; и для исполнения воли
бога жертвует и своим
личным, и семейным, и общественным благом. Двигатель его жизни есть любовь. И религия его есть поклонение делом и истиной началу всего —
богу.
Дикарь признает жизнь только в себе, в своих
личных желаниях. Благо его жизни сосредоточено в нем одном. Высшее благо для него есть наиполнейшее удовлетворение его похоти. Двигатель его жизни есть
личное наслаждение. Религия его состоит в умилостивлении божества к своей личности и в поклонении воображаемым личностям
богов, живущим только для
личных целей.
— Нет! — вскричал Милославский. — Это уже превосходит все терпение! Если вы не боитесь
бога и хотите из
личной вражды и злобы губить наше отечество, то я с моей дружиною не останусь здесь.
Но вот мало-помалу наступило безразличное настроение, в какое впадают преступники после сурового приговора, он думал уже о том, что, слава
богу, теперь все уже прошло, и нет этой ужасной неизвестности, уже не нужно по целым дням ожидать, томиться, думать все об одном; теперь все ясно; нужно оставить всякие надежды на
личное счастье, жить без желаний, без надежд, не мечтать, не ждать, а чтобы не было этой скуки, с которой уже так надоело нянчиться, можно заняться чужими делами, чужим счастьем, а там незаметно наступит старость, жизнь придет к концу — и больше ничего не нужно.
А что касается моей собственной,
личной жизни, то, ей-богу, в ней нет решительно ничего хорошего.
Бог его знает, заговорил ли в нем книжный разум, или сказалась неодолимая привычка к объективности, которая так часто мешает людям жить, но только восторги и страдание Веры казались ему приторными, несерьезными, и в то же время чувство возмущалось в нем и шептало, что всё, что он видит и слышит теперь, с точки зрения природы и
личного счастья, серьезнее всяких статистик, книг, истин…
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай
бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без
личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает истину, тот родится снова.
Теургическая власть дана человеку
Богом, но никоим образом не может быть им взята по своей воле, хищением ли или потугами
личного творчества, а потому теургия, как задача для человеческого усилия, невозможна и есть недоразумение или богоборство.
Правда, нравственная воля называется у Канта «практическим разумом», для которого установляется свой особый канон, причем этот «разум» постулирует основные религиозные истины: бытие
Бога, свободу воли и
личное бессмертие, но каким бы именем мы ни называли веру, ее существо от этого не изменится: ЕСИ произносит только она, постулаты же лишь постулируют, но сами по себе бессильны утверждать бытие Божие, это составляет, конечно, дело веры.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις,
Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу
Бог выше всех этих атрибутов
личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо —
Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Никогда нельзя сказать про человека, действительно прикоснувшегося к церковной жизни, что для него догматы суть только учение или рациональные схемы, логические символы, ибо прикосновенность эта именно и означает реальную встречу
Бога с человеком в живом
личном опыте,
личное мифотворчество.
Но для философии существует лишь отвлеченное абсолютное, только постулат конкретного
Бога религии, и своими силами, без прыжка над пропастью, философия не может перешагнуть от «
бога интеллектуального» и «интеллектуальной любви к нему» к
личной любви к живому
Богу.
И
Бог у Аристотеля есть только философская идея, постулат Божества, «доказательство бытия Божия», вне всякого
личного к Нему отношения.
Для Достоевского же нет добродетели, если нет бессмертия; только убить себя остается, если нет бессмертия; невозможно жить и дышать, если нет бессмертия. На что нужен был бы Достоевскому
бог, если бы предприятие александрийской женщины удалось? Знаменательная черточка: для Достоевского понятия «
бог» и «
личное бессмертие человека» неразрывно связаны между собою, для него это простые синонимы. Между тем связь эта вовсе ведь не обязательна.
«Что такое любовь? Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Любовь есть
бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику. Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное, — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул».
— Я, кого-нибудь убедил? — спросил инженер. — Душа моя, да разве я претендую на это?
Бог с вами! Убедить вас невозможно! Дойти до убеждения вы можете только путем
личного опыта и страданий!..
Философия этой книги сознательно
личная, в ней говорится о человеке, о мире, о
Боге лишь то, что я увидел и пережил, в ней философствует конкретный человек, а не мировой разум или мировой дух.
Если
Бог есть Личность, а не Абсолютное, если Он не только essentia, но и exitentia, [Сущность… существование (лат.).] если в нем раскрывается
личное отношение к другому, к многому, то Ему присуще страдание, то в Нем есть трагическое начало.
В основе христианства лежит не отвлеченная и всегда бессильная идея добра, которая неизбежно является нормой и законом по отношению к человеку, а живое существо, личность,
личное отношение человека к
Богу и ближнему.
Личная любовь к человеку, к ближнему, к твари считается даже опасной для
личного спасения и отклоняющей от любви к
Богу.
Соборность есть имманентное качество
личной совести, стоящей перед
Богом.
В ту минуту, когда он крикнул: «Смелым
Бог владеет», он забыл про историю с Перновским и думал только о себе, о движении вперед по горе жизни, где на самом верху горела золотом и самоцветными каменьями царь-птица
личной удачи.
Пирожков, измученный, поднялся в свою комнату. Он с грустью посмотрел на свои книги, покрытые пылью, на микроскоп и атласы. День за днем уплывали у него в заботах"с боку припека",
Бог знает за кого и за что, точно будто сам он не имеет никакой
личной жизни.
Но всегда, во всех этих течениях приобщение к космической стихии пола означает отказ от борьбы за
личное бытие, за
личное отношение человека к
Богу и человека к человеку.
Но это не есть дуализм
Бога и человека, Творца и творения, это есть дуализм субъективного и объективного, свободы и детерминации, духа и природы,
личного и общего.
Но провалом гегелевской философии духа было непонимание внутреннего существа личности,
личной духовности,
личного отношения человека и
Бога.
Но есть внехристианская мистика противоположного типа, хотя столь же враждебная личности и
личному отношению между человеком и
Богом.
Духовное понимается как противоположное
личному, а следовательно, исключающее любовь, исключающее свободу, человека в отношении к
Богу, множественного в отношении к единому.
Исчезновение и растворение предполагает
Бога безличного — свободное соединение предполагает
Бога личного.
Личная храбрость, удаль, смётка, сила, выносливость — качества, отличающие русского солдата и вызывавший удивление великих полководцев всего мира, теряют всякое своё значение под свинцовым дождём артиллерийских снарядов,
Бог весть откуда осыпающих людей, так как неприятель даже не виден невооружённому биноклем глазу, или же в лучшем случае видны только какие-то тёмные движущиеся массы.
Бог личный —
Бог троичный, три Лица Божественной Троицы.
Спасение жизни
личной от смерти, по учению евреев, было исполнением воли
бога, выраженной в законе Моисея по его заповедям.
Связывая это свое учение с учением евреев о пришествии мессии, он говорит евреям о восстановлении сына человеческого из мертвых, разумея под этим не плотское и
личное восстановление мертвых, а пробуждение жизни в
боге.
Против фарисеев Христос говорит, что восстановление жизни не может быть плотское и
личное. Против саддукеев он говорит, что, кроме
личной и временной жизни, есть еще жизнь в общении с
богом.
Христос, отрицая
личное, плотское воскресение, признает восстановление жизни в том, что человек жизнь свою переносит в
бога.
«Всё это может быть, но для того, чтобы люди могли освободиться от той, основанной на насилии, жизни, в которой они запутаны и которая держит их, нужно, чтобы все люди были религиозны, то есть готовы были бы ради исполнения закона
бога быть готовыми пожертвовать своим телесным,
личным благом и жить не будущим, а только настоящим, стремясь только в этом настоящем исполнять открытую им в любви волю
бога. Но люди нашего мира не религиозны и потому не могут жить так».
«Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Всё, всё, чтò я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё есть, всё существует только потому, что я люблю. Всё связано одною ею. Любовь есть
Бог, и умереть, — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то не доставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Христос в противоположность жизни временной, частной,
личной учит той вечной жизни, которую по Второзаконию
бог обещал израилю, но только с той разницею, что, по понятию евреев, жизнь вечная продолжалась только в избранном народе израильском и для приобретения этой жизни нужно было соблюдать исключительные законы
бога для израиля, а по учению Христа жизнь вечная продолжается в сыне человеческом, и для сохранения ее нужно соблюдать законы Христа, выражающие волю
бога для всего человечества.